Консультант обратил к Питеру лучистый взгляд. Погладил бородку:
– Не возражаю.
В служебном помещении при рентгеновском кабинете консультант подвел их к компьютерному монитору. На экране были два снимка рядом. Он указал на правый:
– Вот предыдущая томограмма вашего друга, снятая несколько дней назад. Опухоль хорошо видна, размером аж с виноградину. – Потом он указал на левый снимок. – А это сегодняшняя томограмма. Опухоли нет.
– Ошибка, – сказал Питер.
– Точно так же подумал и я, – ответил консультант. – Обычно мы снимки сразу не сравниваем, просто проверяем навскидку, надо же убедиться, что машина не барахлит, а тут рентгенолог сразу углядел отличие, прежде чем позвал меня. Сперва я подумал, как и он, что это снимки двух разных людей. Но взгляните: вот, вот и вот. Нет сомнения, что это сканы одного и того же мозга.
– Так куда же она делась? – удивился Питер. – Куда пропала опухоль?
Консультант подпер губы кулаком и уставился на Питера. У него не было ответа.
– Она не могла просто взять и исчезнуть! – воскликнул Питер.
– Я хочу проверить все еще раз, – сказал консультант.
– Не могла она просто взять и исчезнуть.
– За все годы своей работы не видал подобного, – проговорил консультант, – но порой такое происходит, и это называется «спонтанная ремиссия». – Он повернулся к Ричи. – Вы в Бога верите?
– Нет, – отрезал Ричи. – И теперь тоже не собираюсь.
– Я тоже, – сказал консультант. – Дело в том, что, если вы не верите в чудеса, остается лишь красивая и неразрешимая тайна.
– Я не против тайны, – ответил Ричи, – если это значит, что опухоль могла пропасть.
Консультант, казалось, улыбался и хмурился одновременно.
– Ну что, повторим томографию?
– Я готов, – согласился Ричи. – Подождешь меня, Питер?
– Я прямо за дверью, брат, – сказал Питер. – Прямо за дверью.
Слушай голос луны
Вздымающей волны морей
Садись ко мне на коня
Будь любовь невестой моей.
«Невеста», слова Кейт Расби[55]
Спустя недели две после второго исчезновения Тары семья отправилась днем погулять в Аутвудс. Питер и Женевьева, Эмбер и Джози. Джек тоже был там, хотя Питер сказал: спятил ты, что ли, никакого воздушного ружья ни в коем случае. Был и Ричи, ставший своим в «Старой кузнице». Он нес Джози на плечах по лесу. Самым, наверное, необычным было то, что Зои изъявила желание поехать с ними и притащила с собой своего друга с дредами. Друг с дредами был очень рад, потому что считал Ричи крутым. Он видел его выступление в «Белой лошади».
Среди знатоков пошел разговор, что старый лабух в хорошей форме и выдает что-то новенькое впервые за десять лет. В «Призрачной карете» было не протолкнуться. Все в местном музыкальном мире кивали с умным видом, как бывалые рецидивисты, и говорили: Ричи, да, этот Ричи, он смыслит в гитаре; да, этот Ричи классно лабает. Отчего-то каждый заявлял, что слышал его прежние вещи, и отчего-то каждый хотел с ним познакомиться.
Что до самого Ричи, то он очень тосковал по Таре, но он работал над песней, в которой говорилось, что вторая рана никогда не бывает такой мучительной, как первая. Там были строки о шраме поверх старого шрама. Песня была еще не закончена, но он работал над ней. Однако более чудесным, чем песни, было исчезновение опухоли, а с нею и его головных болей. Страшные слепящие мигрени, появившиеся вместе с возвращением Тары, с ней и ушли. Какое-то невероятное совпадение – совпадение, о котором Ричи не любил слишком много думать, но почему-то именно эта мысль не оставляла его.
Последующие сеансы томографии не показали ничего. Это было как дурной сон. Никаких признаков того, что в мозгу когда-либо существовала какая-либо опухоль. Ни медицинская наука, ни экспертное мнение, ни обширный врачебный опыт не могли сказать о происшедшем ничего, кроме: «Благодарите Бога!»
Он и благодарил – благодарил как мог, разве что не вставал на колени. Душевные страдания позволили ему увидеть мир омытыми глазами. Новый свет заполнил его жизнь и замедлил время. К тому же Ричи нашел подлинную семью и был принят ею. После ухода Тары он часто ужинал в «Старой кузнице» и любил бывать там. Когда бесконечная болтовня, детская возня и ссоры надоедали ему, он просто уходил без слов, чтобы появиться на другой день вечером после того, как Питер заканчивал работу.
– Что, Ричи ушел? – могла спросить Женевьева.
Кто-нибудь в доме мог ей ответить.
Никто не возражал против его периодических появлений и не считал их вторжением в жизнь семьи. Женевьева готовила немного больше еды или заворачивала остатки, чтобы он прихватил домой, чему он бывал очень рад. Она поставила себе целью откормить его и заставляла есть побольше. Если обнаруживала, что он ускользнул во двор покурить, отбирала сигарету и затаптывала ее:
– Никакого курения на участке.
– Что за дела! У вас прямо-таки тюремный режим.
– Ничего подобного. В тюрьме разрешают курить. Ты голоден? Съешь чего-нибудь.
Питер очень радовался его приходу. С Ричи было интересно. Он пытался научить детей, как завораживать крыс и мышей, чтобы те покинули дом и участок. Рассказал, что этому его научила Тара и что с тех пор, как она продемонстрировала свое искусство, он больше не видел у себя на кухне ни единой мышки. Никто ему не поверил.
Но ему и Питеру предстояло наверстать разговоры и приключения, упущенные за двадцать лет, а Питеру освободиться от накопившегося за то же время чувства вины. Он уже взял на себя обязанность возить Ричи на выступления: в конце концов Ричи должны были на какое-то время лишить прав за вождение в нетрезвом виде. Кроме того, Питер платил Ричи за регулярные уроки игры на гитаре Зои. Тут они, правда, поспорили.
– Не стану я брать с тебя деньги. Попроси я двадцать лет назад плату за такое, ты и слушать бы меня не стал.
– Сейчас не двадцать лет назад.
– Ты назвал бы меня капиталистической гиеной или кем похуже.
– Ладно, бери и сделай довольный вид.
– Прислужником торгашей. Лакеем.
– Мы установим тебе приличную почасовую ставку.
– Да пошел ты куда подальше со своей ставкой. Если захочу учить Зои, то только по дружбе. Пес империализма.
– Так не пойдет. Если бесплатно, ты всегда сможешь извиниться и слинять, правильно? Не на этой, мол, неделе, извините. На этой я малость занят. Дела. Уж я-то тебя знаю.
– Да ну?
– Да, знаю. Я хочу, чтобы она брала настоящие систематизированные уроки, платить за них и получать отчет.
– Что значит «получать отчет»? Я в жизни никому не давал отчета и не собираюсь.
Пришлось Женевьеве пристыдить их, чтобы они прекратили препираться:
– Вы, двое, все еще спорите? Ради бога!
На самом деле спор шел вовсе не об уроках музыки, и она это понимала.
Они шли по лесу, Джози восседала на плечах Ричи, две собаки прыгали перед ними и сновали зигзагами по тропинке. Никаких колокольчиков; только ржавые тени засохшего папоротника и ежевичных плетей, да первобытный запах сырой палой листвы, да грязь под ногами. Они подошли к древним зелено-серым скалам, покрытым пятнами лишайника, которые зимний холод окрасил в мармеладный цвет.
– Вот где она, по ее словам, сидела, – сказал Ричи; все остановились и воззрились на таинственные камни.
Все молча застыли, словно ожидая, что камни загудят, или задрожат, или как-то еще заявят о себе. Но кругом царила пронзительная тишина сырого леса, которую резко нарушило воронье карканье.
Женевьева вздрогнула. Оглянулась вокруг. Спросила:
– Где Джек?
Джека среди них не было. Все принялись оглядываться. Нету Джека.
– Джек! – позвала Женевьева.
Лес ответил им пустынным зевком.
Женевьеву охватила тревога.
– Кто-нибудь видел его?
– Нет, – ответила Эмбер.
– Нет, – ответила Джози.
– Мне кажется, он пошел в ту сторону, – сказал приятель Зои. – За собаками.
Питер нервно взглянул на Ричи. Женевьева уже торопливо шагала в указанном направлении. Позвала на ходу:
– Джек!
Ну наконец-то, вот он, стоит на небольшом возвышении, частично скрытый другими камнями, и не отрываясь смотрит в ту сторону, где деревья и кустарник растут гуще всего. Деревья были голые, но плотные заросли ежевики представляли хорошее убежище. Собаки тоже насторожились, застыли, глядя на то же место, словно ждали легчайшего шевеления, чтобы ринуться в заросли.
Мать подбежала к нему и обхватила сзади.
– Что такое? – недовольно сказал Джек. – Что случилось?
– Ничего, – с облегчением ответила мать, уже стесняясь своего глупого порыва. – Дурачок. Мне на секунду показалось, что ты потерялся.
